Когда в этот мир холодный ветер пригнал стаи осенних туч, деревья понемногу начали избавляться от груза жизни, мир налаживал ткацкий станок для белого, зимнего савана, а с телевизора очередные холеные и продвинутые мужики обещали улучшения жизни, Алиса поняла – ничего хорошего в будущем не предвидится, грядут голодные времена и решила (лучше поздно, чем никогда) устроить заготовки грибов на зиму. Натянув резиновые сапоги, старую, видавшую виды куртенку, нахлобучив шапку, взяла корзину и бодро зашагала в лес. Осень выпустила из рукава в звенящую синеву неба солнышко, одаривая людей последними днями бабьего лета. «Совершенно дурацкое какое то название» раздраженно думала Алиса, шагая по еще не окончательно размытой дождями дороги. Мелкие кровососущее уже не донимали, шагать в легкой осенней прохладе было радостно. Когда Алиса добралась до грибных мест, ее корзина начала потихоньку пополняться боярами – подосиновиками в нарядных шапках окрашенных охрой, солидными обстоятельными купцами – белыми, важничающими своей крепостью и чистотой. Голытьба – сыроежки обходились мимо. Дружной гурьбы семейных опят, к великому сожалению нигде не наблюдалось. «Ну хоть в чем-нибудь, но обязательно не повезет», проскочила философская мысль. Когда корзина заполнилась до краев, Алиса двинулась в сторону дома. Обратный путь уже не был так радостен и весел – нагулявшись и накланявшись грибам, она малость подустала, так же поход отравляла гадская корзинка, которая с каждым шагом приближалась к состоянию неподъемная. Когда треть пути была уже пройдена, Алиса решила немного отдохнуть. На опушке поляны рос огромный старый дуб, он доброжелательно раскинул ветви украшенные золотыми листьями, приглашая усталых путников под свой кров. «Отличное местечко, тут то я посижу, повтыкаю на природу», подумала Алиса. Сгрузила корзинку, вытащила приныканную от близких пачку сигарет и спички. Когда окурок сигареты был тщательно затушен – еще пожаров не хватало нам тут, Алиса уже было собралась отправиться дальше, поднялась и хотела взять свою поклажу, как вдруг раздался хруст, и она провалилась в чью то нору, которая была мастерски присыпана листьями. «Хм, не кислая норка, тут явно не кролики обитают», подумалось Алисе, когда она встала в полный рост. «Ноги, руки целы, голова на месте, так, что тут у нас» похлопав по карманам, девочка достала уже поглубже запрятанный коробок спичек, чирк и помещение осветил слабый огонек. «Вот это хоромы», хорошо оглядеться мешала темнота, но то, что можно было разглядеть в полуживом свете спички поражало. «Интересно, это что, очередное жилище паломников-отшельников ожидающих конца света в землянках?» При более детальном изучении запыленных закоулков, нашелся огарок свечки. «А жизнь то налаживается. Давненько тут никого не было», пол укрывал слой сухой листвы, стены были выложены из красного кирпича, из-под облезлой штукатурки проглядывали надписи масляной краской с подтеками «Цой жив», «Система–вечна» «халява бессмертна» и прочая дребедень, в некоторых местах кирпич был процарапан надписями аля «тут был Вася», судя по количеству имен и разнообразных, не шибко ровных, гравировок ржавым гвоздем, тут побывало довольно таки много народу. Другая стена так же не отличалась роскошью убранства, она была обклеена какими то допотопными газетами с фотографиями давно минувших дней, статьями о чьих-то подвигах. Кое-где встречались афиши, с них на Алису взирали кумиры прошлого и настоящего. С наполовину отклеившегося плаката, исподлобья, совсем молодой, на нее смотрел Кинчев, рядом с новенького штампа ей улыбалась Сурганова, почти выцветший лист, когда то был модным плакатом группы «Кино». Все было в пыли, а темные углы давно облюбовали пауки, сотворив поистине шедевры паучьего искусства, невероятные по размеру и не уступающие буранскому кружеву по красоте паутины. «А это что у нас тут в самом дальнем темном углу притаилось?» любопытство это великий порок, сгубивший не одну сотню кошачий братии. В самой глубине души, кто-то лукаво улыбнулся, «ну-ну, сходи, посмотри». Во всю высоты стены, в самой дальней части помещения, стояло зеркало. Огромное, запыленное, старое зеркало, в уголках, как мелкие морщинки у глаз, по зеркалу разбегались лучики трещинок, стекло было старым, мутным с желтыми пятнами. «Театр абсурда какой то. Веселухи никакой, пылища, грязища, пора выбираться из этой чертовой конуры, неровен час сумасшедший хозяин этой богадельни явится, а с ним встречаться, судя по виду жилья мне явно не улыбается.» И тут снова, на самом краюшке сознания, всплыла широкая улыбка «может, стоит задержаться, может, что то пропущено, не отслежено, не может все так банально и просто закончится», душа Алисы явно требовала адреналина и приключений. Как в старых квестах, тут должна быть какая то загадка, а экстримы на свою задницу Алиса страсть как любила находить….ну или они ее. Решив состроить рожицу своему отражению, она провела озябшей ладонью по зеркалу, как не странно, вопреки здравому смыслу, стекло оказалось теплым. Бездеятельность никогда не была присуща бурной кипучей натуре Алисы. Уже более решительно, рукавом куртки, она начала протирать зеркало от пыли. Неожиданно, ее отражение начало становится нечетким, зеркало слегка задрожало, пошло рябью, Алиса от неожиданности одернула руку и отступила на пол шага назад. Зеркало исчезло, а за старой обшарпанной рамой открывался вид на помосты необитаемого театра. «Так, а вот и они, приключения с неприятностями в эту берлогу пожаловали» подумала чуть прибалдевшая Алиса. Наверху, неоновым светом загорелась табличка «Только для сумасшедших, плата за вход – разум». «Ну, стало быть, мне точно сюда» сказала Алиса, уверенно переступая через раму. Старые скрипучие доски сцены, выдавали такие сюиты при каждом шаге, что оркестр явно не требовался. Везде в хаотичном порядке валялись разнообразные маски лицедеев. Тут были шутовские колпаки и царские короны, венецианские маски куртизанок и древние маски от чумы с острыми клювами, были маски злодеев и простые бальные маски. Алиса не удержалась и, подобрав одну из масок, примерила на себя. Как не странно, маска была ей впору, казалось, она сделана именно для нее. Но самое интересное заключалось в том, что посреди сцены стояла дверь. Обойдя вокруг непонятной конструкции, Алиса остановилась в задумчивости «Фигня. Ну да, театр это великий обман. Но, не смотря на всю нереальность и абсурд происходящего, кажись тут все по настоящему». Старый обшарпанный дверной косяк вырастал, именно вырастал, более точного определения подобрать было нельзя, прямо из сцены. Дверь была старой, деревянной, одна створка зияла просветами потерявшихся досок, а вторая устав бесцельно висеть валялась рядом с дверным косяком, демонстрирующим заржавелые не нужные петли; наверху ножом, не шибко искусно было вырезано «Sanctum Sanctorum» . За дверью была пустота темноты, а вход преграждала тонкая нить, на которой висела табличка «технический перерыв». «Не влезай, убьет», «Опасно для жизни» и прочие надписи никогда не останавливали Алису, так что какая то пустяковая надпись о перерыве, ну никак не могла удержать жажду открытий. Нагнувшись, она пролезла под ниткой и сделала пару шагов в темноту. Неожиданно, из неоткуда, забрезжил лунный лучик света, освещая одинокий табурет. «В ногах правды нет» и Алиса поудобней устроилась на стуле. Не смотря на жесткость сиденья, ей показалось, что она тут не гость, а истинная хозяйка, что она заняла по праву принадлежащее ей место. Несколько минут ничего не происходило и она тупо пялилась в темноту, решая, что же ей делать дальше. Но неожиданно мир начал оживать, наполняться красками, до слуха долетели звуки рояля, и мир пришел в движение. Безумным калейдоскопом завертелись разноцветные стекла мирозданья. Стрелки часов хаотично вращались во всех измерениях, оповещая что точных сроков не бывает, что все весьма условно, циферблат вторил им, перетекая из одной формы в другую – движение времени, это блеф. Четкие линии ползли по замызганному трафарету общественного мнения, складываясь в геометрические фигуры правил жизни и рассыпались, обращаясь в пыль. Разноцветный шарф радуги яркими нитями радости разгонял сизые, монотонные тучи пресса обыденности, заполняя пространство серебряными переливами смеха бубенчиков. Хвостатая комета мечты маленького домика затерявшегося среди зеленых холмов Ирландии, пролетела в несбыточную даль. Мудростью жизни поблескивали глаза одинокого ворона, наблюдавшего как на мясистых листьях лопуха искрится роса веры, переливаясь чистотой бриллианта, а паутина лжи витиеватым узором оплетает наивные бархатные листья; дурманящими дорожками бегут слова лести, приводя к выжженной равнине пустоты, которую укутывает равнодушный снег небытия. За солнечным ослепительным зноем по оконному стеклу прокладывали новые русла дождевые капли разочарованья. Лопасти вентилятора неспешно разрубали воздух, высекая монотонный шум нескончаемого движения. Страх черными иглами мороза вышивал на молчаливом холсте равнодушия тишины. Нежностью порхало невесомое крыло стрекозы, разбрызгивая перламутровые сполохи прикосновений. Боль потерь беззвучным криком заполняла пространство. Вихрь ожидания беды, закрученной спиралью паники, всасывал в себя разумные доводы логики. Stars, яркие звезды надежд сияли в вышине, уводя по млечному пути в край фантазий и иллюзий. Блуждая в лабиринтах разума, мысль находила выход в храм истины, который как на ускоренной кинопленке разрушался под шквалами ветра и монотонностью дождя и на том месте, где когда то была незыблемая крепость, произрастал молодой побег, вознося вверх свою наивность зеленого стебля. Слова, порхая мотыльками, неслись на встречу огонькам, но опалив крылья падали, не донеся себя до цели. Выстреливающий из темноты свет фар встречных машин, освещал чаянье встречи, но машины проносились мимо, по своим, наверное, очень важным делам. Перышком птицы легла в ладонь любовь, и проросла древними рунами. Опавшие листья осенними письмами шуршали под неспешными размеренными шагами раздумий. И все это вертелось, переливалось, звучало в бесконечном небе, которое тоже ежесекундно менялось, от ослепительной белизны небо перетекало в бездонную голубизну, растворялась в бархатной густой синеве и расплывалось тягучей чернотой. Эмоции, чувства, все это бурлило и жило, рождалось, умирало, воскрешалось. Алиса крепко зажмурилась и несколько минут просидела, не разжимая плотно сжатых глаз. Проснулась Алиса от холодного порыва ветра, пустившего за шиворот мурашек-муравьев. Поежившись, она разлепила глаза. Старый дуб отдавал танцу ветра свои листья, солнце спешило скрыться за горизонтом, вдалеке послышался звук проносящегося поезда, рядом стояла корзина с грибами. «Вот это меня накрыло. Вот это приход. Видать и до нас дошли грибочки Питерские. Все, завязываю, никаких грибов, никаких отдыхов под чудо-деревом. Домой, домой, скорей домой.» Рывком поднявши корзину, Алиса поспешила домой.
Эпилог. Алиса сидела на кухне, недоверчиво глядя на засоленные грибы, по телеку все так же не прекращала литься патока лжи, мушиным роем жужжали собрания партий, и без какого либо мнения народа решались судьбы страны. Теплая чашка чая выпускала на волю стаи пара, создавая домашний уют. А где то несказанно далеко и до невероятности близко, под спутанными корнями деревьев, в старом театре поскрипывала дверь, за которой творился мир одного человека.